Виталий Седухинский живет с мамой. 29 лет, инвалид, несамостоятельный, говорит — с трудом. И мать инвалид – по зрению.

10 декабря они поехали за лекарствами. Времени половина четвертого, вечерело, возвращались домой на автобусе.  Виталий сел первым. Мать шла сзади – по льду на остановке шла медленно, смотря (видит-то очень плохо) под ноги – чтобы не упасть, тем более – не на проезжую часть. (Почему лед на остановке?). Пока добиралась — двери захлопнулись. Побыстрее производим высадку и посадку. Никто из пассажиров не заметил, что пожилая женщина ковыляет ко входу? Татьяна Седухинская осталась на остановке. Виталик, где ты? Да уехал он – в автобусе – говорят вокруг. Как уехал?  Номера автобуса она не разглядела.

Прошли мимо, не заметили, закрыли дверь перед носом, накричали. Такая норма жизни. Не впервой. Но обычно понятно, как быть  – промолчать, сглотнуть обиду, прийти завтра, послезавтра, через три недели, а что делать сейчас?

Виталий оказался один в автобусе. Без билета.

- Платите или выходите! Без билета не катаем.

И ведь автобус не был пустым. Но никто за Виталия платить не стал. Видели, что заплатить он не может. Что больной. Что растерялся. По десятке с троих человек скинуться бы. Но кому какое до него дело? Пусть лучше выйдет, мало ли что учудит.

На улице было минус тридцать градусов. Или сорок.

Он послушно вышел и встал  на остановке. На окраине. В поселке Новосиликатный. И стал ждать.

МИНУС 30 градусов. Или 40.

Татьяна Седухинская тем временем бросилась к полицейским  – надо сына найти – уехал – не знаю куда, плохо вижу. Передайте по рациям в автобусы – у кого такой вот едет пассажир – он потерялся – мать его ищет! Нет у нас рации, резонно ответили полицейские. Ну, в диспетчерские службы передайте, у них есть связь со всеми автобусами, которые на этой остановке останавливались – он послушный, он в автобусе, мне бы знать только в каком? Не положено. Нельзя. Не уполномочены.  В дежурную часть по месту жительства. А мы что – мы тут ничего сделать не можем – к дежурному обращайтесь.

Минус 30.

Виталий простоял на остановке 10 часов. Мимо него прошло много людей. Мимо. Кто-то думал, что бомж, кто-то, что пьян, кто-то ничего не думал. Стоит и стоит – хочется ему – пусть стоит – большой мальчик, сам разберется. Только под утро какая-то женщина, которая вызвал Виталию скорую помощь.

Обморожение и ампутация кистей рук – констатировали врач.

В таком состоянии его нашла мать.

Написали СМИ. Показали в «Вестях». Мы все нажали кнопочку «перепостить», а другие — на кнопочку «поделиться». Ахнули – какая бесчеловечность! Какое равнодушие! Стали присылать деньги – на оплату сиделки на год насобирали. Татьяна Седухинская испугалась –украдут такие огромные деньги, сроду таких не видела.

Ампутация – это значит, что шансов на жизнь стало еще меньше. Теперь еще и без рук.  Как дальше? После операции у него поднялась температура.

Ажиотаж в СМИ спал, про инвалида и полуслепую маму подзабыли – Новый год, Депардье, праздники… Суд постановил, что полицейские все делали правильно – не бежать-искать надо было неговорящего инвалида, замерзающего на остановке, а посоветовать написать заявление. Все по чину, по инструкции. Как положено. Бежать и помогать искать – это не по инструкции – не положено.

Провели соцопросы – как и надо 70% что-то считают и 30% тоже что-то считают.

Виталий умер сегодня в 5.30 утра. Пошел в туалет – упал. В результате падения оторвался тромб. Опять никто не виноват – тромб – это дело такое.

Матери сообщили об этом по телефону.

«Добрые люди все это время интересовались его здоровьем, помогали. Спасибо всем не равнодушным.» — сказала она журналистам…

Сообщают, что похороны 11 января, и что следствие выяснит, есть ли тут статья «Халатность».

* * *

«Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена. «Очень уж здесь холодно», — подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою руку на плече покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтоб отогреть их, и вдруг, нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью, пошел из подвала. <…>

— Пойдем ко мне на елку, мальчик, — прошептал над ним вдруг тихий голос. — У Христа всегда в этот день елка для маленьких деточек, у которых там нет своей елки… — И узнал он, что мальчики эти и девочки все были всё такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей, во время самарского голода, четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей… А матери этих детей все стоят тут же, в сторонке, и плачут; каждая узнает своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слезы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь так хорошо…

  А внизу наутро дворники нашли маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму… Та умерла еще прежде его; оба свиделись у Господа Бога в небе»

Ф.М. Достоевский «Мальчик у Христа на елке»

За матеріалами